Кирилл Коктыш: Интеграция Беларуси и России после пандемии должна только укрепиться

- Кирилл Евгеньевич, все говорят, что после коронавируса мир станет другим. Но мало кто говорит, каким именно. Что конкретно, на ваш взгляд, изменится?

- Вопрос непростой. Во-первых, мы получим существенное провисание сферы услуг. Это прогнозируемо и понятно, поскольку до половины этой сферы может и не восстановиться, многие ее участники, утратив с карантином способность зарабатывать, по его окончании ее так и не восстановят, многие услуги окажутся широкой публике не по карману, а значит лишними. Тем самым будет сделан вклад в рост безработицы, а значит и общего обеднения.

В части же глобальной экономики мы, скорее всего, получим усиление процессов регионализации, возможно, в результате выделится несколько макрорегионов. Признак этого – в системном проявлении национальных эгоизмов, мы наблюдаем последние даже там, где ждать их, вроде бы, не приходилось. Так, гордившиеся своей солидарностью ЕС и трансатлантическое партнерство в целом разгородились на отдельные государства, принявшие индивидуальные стратегии, шенгенская зона де-факто заморожена, а США в случае конфликта интересов, не задумываясь, реализуют собственные за счет интересов своих союзников по НАТО. ЕАЭС, разумеется, тоже не избежал суверенизации – но поскольку внутри ЕАЭС всегда доминировали государства, а не наднациональные организации, его трансформация оказалась куда менее драматичной. Но, что важно, в обоих случаях мы эволюционируем к новой реальности, которая, судя по всему, будет куда более региональной, нежели глобальной.

- Но возможна ли абсолютная регионализация, когда в каждой стране производится все? Это напоминает какие-то феодальные времена…

- Если мы вернемся к аграрному укладу как базовому, то так и будет. Но в современной реальности для того, чтобы производить все продукты и товары сегодняшнего дня, государство должно быть включено в систему разделения труда в рынок объемом примерно 300 миллионов человек. Тогда все эти продукты можно будет не только производить, но и окупать. Поэтому макрорегионы – если эта тенденция станет доминирующей – и будут дробиться на кластеры от 300 миллионов человек. Меньшее же количество людей будет означать меньшую высоту технологического потолка – в деревне, скажем, еще можно построить метро, но вот окупить его – никогда. И в новом раскладе те государства, которые в силу своих размеров сохранят свой технологический потенциал, станут технологическими донорами для тех, кто не сохранит. Можно говорить о том, что это задаст структуру нового колониализма.

- Как эта регионализация может сказаться на интеграции Беларуси и России?

- Думаю, между нашими странами интеграция должна укрепиться. Это объективный процесс: как я уже говорил, для полноценного функционирования экономики нам нужны 300 миллионов человек. В России 140 миллионов. В Беларуси - десять. В одиночку Беларусь с ее десятью миллионами сможет поддерживать в лучшем случае стандарты аграрной экономики 19 века. Россия со своими 140 миллионами будет вынуждена оставаться в зоне второй индустриализации, а третий и четвертый уклады, на сегодня поддерживаемые за счет доходов от экспорта углеводородов, при их отсутствии будут проблематичными. Понятно, что амбиции развития подталкивают и Россию, и Беларусь к развитию в более крупный рынок, ради чего и был создан проект ЕАЭС. А тот, в свою очередь, сумел частично решить эту проблему за счет создания зон свободы торговли с рядом мощных азиатских экономик.

Поэтому макропараметры задают очень понятный вектор: если развиваться, а не распадаться, то союзные отношения должны укрепляться. И предпосылки для этого есть, серьезные и весомые предпосылки. Например, задел в цифровой экономике. Так, если белорусский парк высоких технологий и российское «Сколково», которые сейчас работают на аутсорсинг, возьмут на себя решение задачи цифровизации промышленности, то это может оказаться очень интересным и выгодным и России, и Беларуси.

- Как вы думаете, насколько удаленная работа останется нормой после пандемии? Вот мы посидим месяц на карантине, а потом руководители фирм поймут, что нужно гнать из офиса половину персонала и отказываться от лишних офисных площадей…

- Что-то подобное наверняка произойдет параллельно с сокращением сферы услуг или в рамках этого сокращения. Но вряд ли этот тренд станет превалирующим. Да, разумеется, в экономике вырастет доля цифровой составляющей, виртуальная компонента может местами оптимизировать реальное производство, принеся заметный эффект, но вряд ли она станет единственной доминантой. В социальной сфере цифра тоже будет иметь вспомогательный, а не несущий характер. Какие-то процессы будут отданы на откуп искусственному интеллекту, но этот список будет вовсе не столь длинным, как многим хотелось бы. Взять то же образование...

- Именно! Простите, что перебил, но сейчас все вузы преспокойно переехали на «удаленку», и ничего…

- На короткий период это возможно, но… Онлайн-образование ликвидирует большинство смыслов образования как такового. Ведь цели образования безнадежно далеко выходят за рамки прагматики под названием «подготовка узких специалистов» - в конце концов, узких специалистов в эпоху цифровизации, когда профессионализм во многом редуцируется к знанию, как правильно нажимать на кнопки, вне образовательной системы можно подготовить куда быстрее, дешевле и проще. Правда, речь в этом случае будет идти в лучшем случае о начитанных прикладных специалистах, априори не обученных оперировать на уровне теории и концептов. Потому что человека, способного мыслить теоретически, по видеосвязи не воспитаешь, это всегда достигается за счет личного взаимодействия преподавателя и студента. Если раскрыть толковый словарь любого языка, легко заметить, что слов, имеющих только один смысл, будет не более пяти процентов, все остальные будут многозначными. А вот какие именно смыслы будут актуальными – это вопрос контекста, возникающего между преподавателем и студентами в процессе преподавания. Кроме того, и студентов, способных к теоретической рефлексии, всегда мало, два-три на академическую группу, – и как же их заметить и выявить в виртуальном формате?

Кроме того, виртуальность нивелирует социальные аспекты образования – которые ничуть не менее важны, чем формальное обретение знаний. Это производство социальных сетей доверия, которые лет через десять после выпуска должны будут стать основой существующих и растущих политических и экономических институтов. Также это и, говоря очень удачным определением Леонида Бляхера, преодоление географической репрессивности – ведь у человека из глубинки куда меньше шансов сделать успешную карьеру, нежели у жителя столицы, а система образования эту разницу шансов снимает. Онлайн-образование не позволяет ни первого, ни второго. Поэтому полный переход на онлайн-образование будет ликвидировать эти механизмы воспроизводства элит, а те механизмы, что останутся, будут вполне вписываться в концепт нео-феодализма. В этом случае неизбежной будет и потеря качества образования – ведь если не знания будут главным критерием воспроизводства элит, то зачем тратить время на их освоение?

Таким образом, как вынужденная мера, когда речь идет об устоявшихся группах, давно установивших контакт с преподавателем, онлайн-образование имеет смысл. Но вот если оно станет доминирующей нормой, то тогда с полным основанием можно будет говорить о ликвидации образования как такового и заменой его простой начитанностью – которая, конечно, ни в коем случае не есть знание.

- Хорошо, дистанционное образование вряд ли заменит традиционное. Но возьмем сферу бизнеса. К примеру, журналистику. С конца марта многие главные редакторы осознали, что большая часть коллектива может работать дома, и продукт, та же газета, ничуть от этого не проигрывает. Почему бы не сократить затраты на аренду и не оставить в офисе только самых необходимых! Как вы думаете, так поступят многие?

- Сомневаюсь. Если удаленный режим продлится достаточно долго, то жертвой станет дух коллектива. Так, через какое-то время редактор обнаружит, что невозможно выстроить работу, потому что общая картина мира, общие ценности, видение, мышление просто растворились в индивидуальных интерпретациях. И тогда либо придется всех возвращать, заново выстраивая общность, либо ликвидировать газету, признав, что она не смогла вписаться в новую реальность. Ведь слишком многие вещи требуют живого взаимодействия, смыслы существуют исключительно как одинаково прочитываемые контексты. И, скажем, пока работает нынешний сработавшийся коллектив, особых проблем, возможно, не будет. Но вот как интегрировать в него новых членов? И как сделать так, чтобы они разделяли ценности и видение «корпоративного целого»? В режиме на «удаленке» эта задача просто нерешаема, целый ряд механизмов распадается и перестает функционировать. Удаленно в постоянном режиме без жертв для целого можно работать, когда речь идет о выполнении технической работы, от которой не зависят общие ценности и смыслы.

- Вопрос в продолжение: сейчас мы видим, как Владимир Путин совещается с множеством людей, которым не нужно ехать, создавая пробки, не нужно лететь в Москву и нестись в Кремль. Пример еще ярче - онлайн-переговоры лидеров «двадцатки»: переговоры идут, хотя каждый сидит в своем кабинете. Как вы думаете, на высоком уровне такой формат сохранится?

- Здесь тот же принцип: в отношении коллективов, где все друг друга давно и хорошо знают, это сработает, и не важно, редакция это, правительство или саммит глав государств. С теми, кто давно знаком, и с кем установлены общие контексты, можно без ущерба общаться по видеосвязи как вживую. Но вряд ли можно с кем-то во видеосвязи познакомиться, установив при этом взаимное понимание, доверие – идет ли речь о «горизонтальных» межгосударственных договоренностях или о «вертикальных» поручениях в рамках одной политсистемы. Виртуальная реальность никак не будет обязана коррелироваться с тем, что есть на самом деле. В русском языке для описания этого есть прекрасное слово «очковтирательство». Ведь те же лидеры двадцатки имеют большой опыт личных встреч. Все друг друга знают, со всеми есть история и дипломатических отношений, и личных. А вот если нужно познакомиться с кем-то новым, то без личного контакта, без выяснения образа мышления человека, без определения, что для него важно, а что нет, ничего не получится. Как на уровне обычного человека, так и на уровне государственного деятеля.